Обсуждая не раз в ходе самых разных дискуссий - дебатах ли на подиуме, спорах ли в социальных сетях и интернет-рассылках, за "круглым" ли столом в телевизионном эфире - возможность и реальность альтернативы капиталистическому миропорядку, постоянно наталкиваешься на одно и то же возражение защитников существующего общественного строя. "Да, нынешний глобальный капитализм плох и несправедлив, но любая попытка найти иное решение - это кровь, диктатура, ГУЛАГ...".
Любимое занятие либеральной публики - упрекать социалистов в приверженности идее, заключающейся в том, что без силовых методов не снять отчуждение людей от производимого ими прибавочного продукта и не выйти за рамки связанных с этим отчуждением социальных отношений. Любые попытки возражений парируются либералами банальным и без конца тиражируемым в самых разных вариациях тезисом о том, что таковы-де "теория и практика диктатуры пролетариата". А тот, кто от подобной подмены понятий открещивается, уже не социалист, не коммунист, вообще не левый, а чуть ли не единоросс...
Между тем, внимательный анализ документов из советских архивов, опубликованных в последние годы, добросовестно и качественно сделанных на их основе фундаментальных исследований послевоенных социальных преобразований на территории государств Центральной и Восточной Европы, показывает нечто совсем иное. В те самые ("страшные", по мнению либеральных историков) годы руководство СССР во главе со Сталиным демонстрировало совершенно удивительный для читателей, воспитанных на пропагандистских штампах времен перестройки и рыночных реформ, прагматизм. Причём не только во внешней политике, но и в теоретическом её обосновании.

Переходное общество стран, освобожденных от Гитлера и его пособников Красной Армией, виделось Сталину и его соратникам как общество социально-политического компромисса. Общество, способное на основе "антифашистского единства" решать общенациональные задачи, в том числе модернизации экономики и приобщения к достижениям современной культуры, что было особенно актуально для отсталых аграрных держав на восточных и юго-восточных окраинах Европы. Фактически речь шла о концепции "особого пути к социализму с учётом национальной специфики" и особенностей каждого из государств, где в качестве промежуточного этапа возникает социально-политическое устройство, названное впоследствии "народной демократией", а социалистические мероприятия осуществляются мирным путём в рамках традиционной парламентской республики.

Первым об этом заговорил ведущий идеолог ВКП (б) Андрей Жданов, ещё летом 1944 года отметивший, что для стран-соседей СССР в качестве наиболее подходящей модели будущего мыслится "мирный переход к социализму". Фактически предусматривалось создание демократического блока с участием всех антифашистских сил "на основе выполнения принципиальной платформы" и постепенное овладение представителями рабочих партий навыками управления государством и административной деятельности. Через два года нечто подобное отметил и сам Сталин. В интервью британской газете "Дейли Геральд" 22 августа 1946 года советский лидер прямо и откровенно говорил о "более длительном процессе", по сравнению с русским, пути Британии к социализму, при этом специально подчеркнув его мирный, "парламентский" характер: "Наш путь был краткий, быстрый и стоил много крови и жертв. Если вы можете это обойти, - обойдите".

То, что подобные мысли были не просто случайным настроением минуты, а вполне осознанной политической программой говорят и записи бесед Сталина с тогдашними руководителями Польши, Чехословакии, Восточной Германии. "Должна ли Польша пойти по пути установления диктатуры пролетариата?" - спрашивал Сталин польских социалистов в ходе беседы 19 августа 1946 года. И сам же ответил: "Нет, не должна. Такой необходимости нет. Более того, это было бы вредно. Перед Польшей, как и перед другими странами Восточной Европы, в результате этой войны открылся другой, более легкий, стоящий меньше крови, путь развития - путь социально-экономических реформ. Так, например, в Польше новое демократическое правительство осуществило аграрную реформу и национализацию крупной промышленности, а это вполне достаточная база для того, чтобы без диктатуры пролетариата двигаться по пути дальнейшего развития в сторону социализма. В результате этой войны изменился облик коммунистических партий, изменились их программы. Резкая грань, существовавшая ранее между коммунистами и социалистами, постепенно стирается".

За три месяца до этого Сталин, принимая в Москве польского президента Болеслава Берута и премьера Осубку-Моравского, заметил, что "демократия, которая установилась в Польше, - это демократия, которая приближает вас к социализму без необходимости установления диктатуры пролетариата и советского строя". Другое дело, что в условиях распада "большой тройки" из-за роста антикоммунистических страхов и опасений среди западной элиты разразилась "холодная война", вызвавшая резкий рост военных расходов по обе стороны "железного занавеса". Поэтому так и не воплотился в реалии высказанный тогда же сталинский прогноз: "Достаточно создать соответствующий режим в промышленности, поднять её, снизить цены и дать населению больше товаров широкого потребления, и положение в стране стабилизируется. Количество недовольных новым демократическим строем будет всё уменьшаться, и вы приблизитесь к социализму без кровавой борьбы".

Но даже в условиях обострившегося противостояния с США, Великобританией и их союзниками, советское руководство по-прежнему рассматривало модель "стран народной демократии" как вполне перспективную и обеспечивающую как условия для мирного перехода к социализму, так и государственные интересы СССР. Принимая 18 декабря 1948 года руководителей Социалистической единой партии Германии (которая образовалось за два года до этого в результате слияния Коммунистической партии с Социал-демократической) Вильгельма Пика, Отто Гротеволя, Вальтера Ульбрихта и Фреда Эльснера, Сталин повторил свою прежнюю точку зрения: "Надо подождать" в Германии обстановка сложная, надо идти к социализму не прямо, а зигзагами. В этом своеобразие задачи. Условия в Германии тяжёлые, и они диктуют более осторожную политику". Что показательно, советский премьер-министр в качестве пояснения немецким товарищам того, как он понимает термин "осторожная политика", употребил определение "оппортунистическая политика". Да ещё при этом и сам над собой пошутил: товарищ Сталин "на старости лет стал оппортунистом".

С момента описываемых событий прошло более шестидесяти лет. Изменились не только средства связи и массовых коммуникаций, стал другим весь мир. Казалось бы, что за дело продвинутому читателю до теоретических дискуссий по поводу применения на практике отвлечённых марксистских понятий и споров о терминах? Однако за отвлеченным "порядком слов" видится вполне живая и современная жизнь. Опыт многих стран - от Южно-Африканской республики до Китая, от боливарианского социализма Уго Чавеса до политики никарагуанских сандинистов - ставит перед левыми идеологами и, главное, практиками одни и те же вопросы. Как соотносятся социалистические преобразования в экономике и политическая демократия? Кто должен быть мотором изменений в обществе? Возможно ли организационное объединение социалистов, коммунистов и других отрядов левого движения и на каких принципах? Как не допустить кровопролития и резкого снижения уровня жизни при осуществлении политики глубоких, затрагивающих сами основы современного капитализма, реформ? Какова предельная цена человеческого прогресса?

От верных ответов на эти вопросы зависит не только будущее левого движения в России, но и тот путь развития, по которому пойдет в ближайшем или чуть более отдалённом будущем наша страна. Знание прошлого и извлечение из него уроков для дня сегодняшнего будет нам при этом немалой подмогой. Тем более что, по меткому замечанию одного великого немецкого философа, всякая история имеет свойство повторяться.